| Предыдущий текст |
| Следующий текст |
ГОРЕ КАУШАЛЬИ И ГНЕВ ЛАКШМАНЫ
Выйдя от царя и Кайкейи, Рама направился, сопровождаемый Лакшманой, в покои своей матери.
Когда же распространился слух об его изгнании, женщины во дворце подняли громкий плач. Жалуясь и стеная, царские жены порицали Дашаратху и проливали слезы о горькой участи Рамы. «Увы! Мы лишились опоры своей и защитника», — говорили они. Но сам Рама оставался неколебим и спокоен, утрата царства не омрачила лица его, прекрасного, как месяц осенней ночью, и речь его, обращенная к друзьям и к слугам, осталась по-прежнему исполненной благоволения, доброты и кротости.
У входа в покои Каушальи Рама встретил многих преклонных годами почтенных брахманов и с ними женщин и детей, которые все воздали ему почести и осыпали его благословениями. И привратницы, охраняющие чертог старшей царицы, приветствовали Раму словами: «Победа тебе!» — и немедля известили повелительницу о его приходе.
Рама, войдя в благословенную обитель своей матери, застал ее у алтаря возносящей богам молитву о счастливом царствовании сына. Не ведая о беде, она с утра, облачившись в белые одежды, совершала жертвоприношение огню и старалась умилостивить божества возлияниями воды, приношениями риса, варенного в молоке и сахаре, зерна, топленого масла и цветов.
Рама приветствовал мать, склонившись до земли, сложив смиренно ладони; она же поспешила к нему навстречу и, обняв его, сказала голосом, прерывающимся от радости: «Да будешь ты долговечен, о Рама, дитя мое! О, не напрасны были мои молитвы и обеты — благо царского рода Икшваку будет твоим уделом». Тогда Рама поведал ей о постигшем их горе, о своем изгнании и о воцарении Бхараты.
Как дерево, подрубленное топором, упала Каушалья на землю, едва эта весть коснулась ее слуха. Рама, видя свою мать, достойную иной участи, распростершейся без чувств на земле, тотчас поспешил поднять ее и, видя, что одежды ее покрылись пылью, бережно их отряхнул.
«О сын мой, — молвила, очнувшись, несчастная царица, сокрушенная гибелью своей радости, — если бы не родился ты на свет, горе быть бездетной не так бы убивало меня, как эта весть, которую ты принес мне. Молитвы богам и посты, раздача милостыни и соблюдение обетов и все, что претерпела я ради обретения сына, — все было бесплодным, как семя, брошенное в песок пустыни. Как вынесу я бесконечные дни разлуки с тобою, не видя твоего лица, оскорбленная супругом, презираемая женами-соперницами, когда я, старшая царица, стану последней из рабынь надменной и дерзкой Кайкейи? О, сердце мое, наверное, из железа, если не разорвалось оно при этой страшной вести; нет места для меня в царстве Ямы! О Рама, жизнь моя бесполезна без тебя — и я последую за тобой в леса, как следует корова за своим теленком!»
Так сетовала и плакала Каушалья. Когда она умолкла, обуреваемый гневом, возвысил голос Лакшмана. «Я не знаю, о высокочтимая царица, — сказал он, — за какую вину должен Рама покинуть царство и уйти в леса. Даже враги его не могли бы найти за ним греха. Какому закону следовал царь, отрекаясь от такого сына? Поистине, одряхлев, он впал в детство. Предавшись во власть Кайкейи, он может повелеть все что угодно, но кто посмеет воспрепятствовать Раме взойти на трон, когда я буду рядом с ним, готовый оградить его моими стрелами от любого врага? Клянусь моим луком, и уничтожу всех сторонников Бхараты и, если вся Айодхья поднимется против Рамы, я истреблю без жалости всех ее жителей — кто отважится противостоять нам обоим? Утешься, о благородная, я развею твое горе, даже если для этого нужно будет убить моего отца — поддавшись наущениям Кайкейи, он стал нам врагом и достоин смерти».
Вняв речам высокого духом Лакшманы, Каушалья, плача, сказала Раме: «Ты слышишь, о сын мой, что говорит твой брат? Ты не должен уходить отсюда, повинуясь воле бесчестной жены твоего отца, и покидать меня, угнетенную горем. В разлуке с тобою я не смогу жить, и ты, виновный в гибели матери, пойдешь после смерти в ад».
Рама отвечал своей матери Каушалье, плачущей и стенающей: «Я не могу пойти против воли моего отца. Древние герои, богоравные воины и святые, покоряясь воле отцов, отдавали жизнь свою и своих близких. Вспомни сыновей Сагары, погибших под землею, вспомни Раму, сына Джамадагни, по слову отца обезглавившего свою мать в лесу. Уходя от тебя в изгнание, я лишь вступаю на путь, проложенный до меня мужами, достойными подражания».
И Рама сказал Лакшмане: «Я знаю твою преданность мне и твою мощь и отвагу, о Лакшмана! Но да будет ведомо тебе, что долг — превыше всего в этом мире, а мой долг повелевает мне исполнить обещанное отцом моим. Поэтому откажись от своего неразумного намерения — я никогда не приму царства, добытого несправедливостью. Лучше ты, о Лакшмана, обуздав свой гнев, распорядись об отмене назначенных на сегодня торжеств и обрядов. Сегодня же я покину Айодхью, как обещал отцу и Кайкейи, и удалюсь в изгнание. Умерь свой гнев, о сын Сумитры, — это Судьба подсказала младшей царице ее желание. Судьба одна — причина моего изгнания, с нею же, всемогущей, напрасно спорить. И потому не печалься и не гневайся на отца и на Кайкейи. Не возлагай вины на тех, чьи слова и деяния определены Судьбой».
Выслушав эти слова, Лакшмана опустил голову, тяжело вздыхая, и затем так отвечал Раме: «Ты думаешь, что следуешь стезей справедливости, повинуясь неправедным велениям царя и Кайкейи, но ты заблуждаешься, в том нет сомнения. Многие напускают на себя притворное благочестие, чтобы обмануть легковерных; но как ты не видишь порочности этих обоих, наших врагов, называющих себя нашими родителями? Почему ты, исполненный сил и отваги, безропотно следуешь нечестивым словам царя, жалко покорствующего прихотям Кайкейи? Прости меня, о великий воин, но я не могу этого стерпеть. Если это называется добродетелью, такая добродетель мне отвратна. Пусть ты считаешь это неизбежным деянием Судьбы — ты не должен вести такие речи, непостижимые для меня. Только бессильные и робкие следуют покорно воле Судьбы; но тот, чье мужество способно ей противостоять, не дрогнет перед лицом Рока. Да увидят сегодня люди, кто могущественнее — Судьба или мужество человека. Этот лук в моей руке — не праздное украшение, этот меч — не для игры, для истребления врагов. Тучею стрел покрою я небо над полем битвы, и никто — ни конный, ни пеший, ни на колеснице, ни на боевом слоне — не пробьется сквозь смертоносный град моих стрел. Я устелю поле брани телами врагов и разрушу подлые замыслы царя и матеря Бхараты. Скажи, на кого обрушить мне гибельные удары моего меча? Я — твой слуга. Повели — и я всю землю покорю и сделаю подвластной тебе!» Так говорил Лакшмана, и слезы лились из его глаз. И Рама обнимал и утешал его, увещевая подчиниться отцовской воле.
И Рама сказал: «Я ухожу сегодня. Ты же, матушка, оставайся и позаботься об отце. Неразумно желание твое последовать за мною в леса. Если после моего ухода и ты покинешь отца, он умрет; из всех деяний женщины нет более жестокого, нежели покинуть мужа. Пока жив царь, мой отец, не оставляй его, ухаживай за ним, и тем обретешь ты нетленную награду в иной жизни».
И, заливаясь слезами, Каушалья благословила Раму. Он же, многократно поклонившись матери в ноги, покинул дворец Дашаратхи, чтобы идти в свой дом, где ждала его Сита.
|